14-го декабря 1503-го года, в провансальском городке Сан-Реми около полудня, от еврейских родителей родился удивительнейший из когда-либо живших на земле людей, Мишель Нострадамус, для которого границы времени и пространства не были реальностью и о котором все, изучавшие его, с полным правом говорили поэтому, что он жил, живет и долго еще будет жить.
Год рождения Нострадамуса совпал со временем расцвета Ренессанса — когда рыцарский церемониал проявился во всем своем блеске. Дворянское дитя, лишь только оно подрастало, служило пажом. Немедленно после выхода из опеки матери, ребенок прислуживал своему рыцарю — сеньору, подавая ему во время пира бокал вина, веселивший душу, воду для омовения, а также старательно ему помогая во время охоты. Для обучения молодого пажа культу верности и чести, его обязывали коленопреклоненно читать вслух перед дамами. В 14 лет паж становился оруженосцем и, таким образом, начиналась его активная военная жизнь: он преданно и верно служил храброму рыцарю, доказавшему во многих боях свою доблесть. Для поступления в славный орден рыцарей паж должен был ждать своего совершеннолетия. Жизнь дворян концентрировалась в замках, построенных среди лесов или на вершине высоких скал, где они предпочитали жить в глубоком одиночестве, занимаясь в мирное время охотой Король, ставши первым гражданином королевства, охранял нравы и обычаи рыцарства. Останавливаясь только изредка в Луврском дворце, французский король предпочитал жить в Фонтенбло или Компьене, представлявшими собою род охотничьих замков: то не были прекрасные дворцы, окруженные мирными стенами, а настоящие убежища феодалов с башнями и бойницами. В окружавших их многовековых лесах происходили рыцарские турниры. Когда король не воевал, его излюбленным времяпрепровождением была охота за оленями или кабанами. Эта жизнь поддерживала физическую силу и некоторую гибкость членов, столь необходимую во время сражений. В те времена, когда по морям плавали галеры, все вооружение воинства составляли: пика лук, пищаль да добрый конь. Для защиты от этого оружия рыцари одевались в непроницаемую стальную броню великолепной ковки, которую столь усовершенствовало искусство XV-го века. Пики и кинжалы тупели и ломались, ударяясь о стальную чешую, а со времени изобретения пороха, между железными лентами панциря одевали толстую кожу, предназначенную для ослабления силы ударов пуль. Во время рыцарских турниров каждый из противников старался выбить своего врага из седла, ибо железная одежда рыцаря была почти непроницаема для ударов. Но если рыцарство существовало по праву наследства испокон веков, аристократия духа начала зарождаться к этому времени. Университеты и представители мира искусств становились столь же могущественными, как и рыцари. Король Карл VII очень любил ученых, поэтов, парламентариев, которые почти все были выходцами из среднего сословия.
16-ый век по справедливости носит название героического века. В год рождения Нострадамуса 20-летний Рафаэль собирался во Флоренцию, чтобы там писать свой автопортрет и создавать свои шедевры — бессмертные полотна Мадонн. Микеланджело, величайший художник, скульптор и живописец всех времен, приехал в этом же году в Рим, где он создал величественное изваяние Моисея, а затем украсил фресковою живописью потолок Сикстинской капеллы. Коперник покинул профессорскую кафедру в Риме, чтобы, возвратившись на родину, принять сан священника и в тишине отшельнической жизни, размышлять над новой системой мира. Дух исследования распространился на все области, вызывая к жизни новые научные дисциплины и открытия.
Но несмотря на это, еретиков повсюду еще продолжали сжигать на кострах. В Париже это происходило около Собора Парижской Богоматери — обычно в праздничные дни, чтобы побольше народу могло любоваться этим интересным зрелищем.
Свою фамилию Нострадамус унаследовал от своего отца — нотариуса Жака — который так был окрещен при переходе из еврейства в христианство, несколько лет спустя после рождения Мишеля. Оба его дедушки были врачами, из которых один был советником короля Рене. Его семья со стороны отца и матери состояла из ученых, уважаемых власть имущими и любимых народом. Ребенком его послали учиться в город Авиньон. Рассказывают, что Мишель своею понятливостью приводил учителей в восторг, его память была настолько точна и быстра, что он цитировал наизусть целые главы, после первого же чтения.
В 1525-ом году, когда Нострадамус был 22-х летним студентом — медиком, печальные события в Провансе, дали ему возможность доказать свою преданность людям и науке. Чума, опустошавшая город Монпелье и соседние местности, нашла в нем смертельного врага. Чума же в те времена была страшным бичом. Люди, заразившиеся этой болезнью, отказывались от всякой надежды на выздоровление, шили сами себе белый саван и как бы при жизни присутствовали на своих собственных похоронах.
Профессора старого медицинского факультета города Монпелье, узнав об успехах Нострадамуса в борьбе с чумой, пригласили его в университет, чтобы передать ему докторский диплом. Молодой врач вскоре снова уехал из Монпелье, — посетить провансальские деревни, бывшие свидетелями успешных методов его лечения. Путешествие его превратилось в настоящий триумф. Спасенные им больные встречали Нострадамуса у ворот своих домов. Молодые люди и девушки шли впереди него и разбрасывали на его пути цветы. Знатные люди посещаемых им местностей, наперебой приглашали его остановиться в их доме и провести некоторое время в их семье. По словам провансальских хроник, никакой король, принц или граф не был лучше встречен крестьянами юга Франции.
Лет 20 спустя (в 1546 году) в городе Экс (Aix) снова вспыхнула чума.
Комитет города Экс единодушно пригласил на борьбу с ней Нострадамуса. При этом Нострадамус испытал действие дезинфицирующего порошка, описанию которого он посвятил несколько глав в одной из своих медицинских книг (Посмертное лионское издание этой книги от 1572-го года хранится в парижской библиотеке Св. Женевьевы под литерами 8 Т 67 Res. 2312). Заглавие ее очень любопытно для историка:
«Превосходная и очень полезная брошюра о многих отменных рецептах, разделенная на две части. Первая часть нас учит способу приготовлять разную помаду и духи для украшения лица. Вторая часть нас учит приготавливать варенья .различных сортов из меда, сахара и вина. Составлена магистром Мишелем Нострадамусом — доктором медицины из Салона в Провансе. Лион 1572. г.» (Более ранее издание этой книги от 1569-го года хранится в Париже в библиотеке Мазарини под N 29289. Под N 29855 там же хранится немецкий перевод этой книги, сделанный в Аугсбурге в 1589-ом году.).
Очевидно, без части, трактующей о практическом способе приготовления варенья, медицинская книга 16-го века не расходилась, даже если она была написана Нострадамусом. Оглавление знакомит нас с содержанием книги. Вот некоторые выписки: «Как приготовить порошок, вычистить и обелить зубы, как бы красны и черны они ни были, а также способ придать дыханию приятный запах. Другой способ, еще более совершенный, для очищения зубов, даже тех, которые сильно попорчены гнилью... Способ приготовить род мыла, делающего белыми и мягкими руки и обладающего сладким и вкусным запахом... Способ приготовить род дистиллированной воды, чтобы наилучшим образом украсить и обелить лицо...
«Другой способ, чтобы сделать волосы бороды белокурым или цвета золота, а также чтобы уничтожить слишком большую полноту тела».
Для того, чтобы правильно понять те гигиенические заботы, о которых свидетельствует Нострадамус в упомянутой книге, следует вспомнить, что, например, в руководстве учтивости, изданном 200 лет спустя ( Manuel de civilite. 1782.), формально запрещается пользоваться водой для умывания, «ибо это делает лицо зимою более чувствительным к холоду, а летом к жаре».
О народной гигиене 16-ого века можно судить по тому, что даже король Людовик XIV страдал бессонницей из-за клопов. Лувр представлял собою отвратительное зрелище; посетители отправляли свои естественные надобности повсюду: на дворе, на лестницах, на балконах, за всякой дверью. Все это делалось на виду у всех и без всякого стеснения. Нечистоты, выбрасывавшиеся из окон домов, оставляли на стенах и карнизах грязные и отвратительные следы.
В 1544-ом году Нострадамус, после смерти двух своих детей и жены, женился вторично и поселился в городе Салон. Шесть лет спустя 47-летний Нострадамус начал писать серию пророчеств, семь из которых он издал в 1555-ом году в городе Лионе, под заглавием: «Les Propheties de M. Michel Nostradamus». На обложке этого издания указано, что книга закончена печатанием 3-го мая 1555-го года. Успех этих пророчеств был необыкновенен. Всякий хотел их читать, ибо Нострадамус также при жизни доказал свой пророческий дар. До сих пор известны около 90 изданий его книги, напечатанных во Франции, а также в Англии и в особенности в Голландии, где вышли самые роскошные издания «Пророчеств», некоторые из которых снабжены портретом автора и иллюстрациями к будущим событиям.
Со всех концов Прованса и остальной Франции, а также из заграницы в Салон начали стекаться люди, в надежде получить советы от Нострадамуса в сложных вопросах судьбы. Тогдашний французский король Генрих II и его жена Екатерина Медичи, слышавшие много похвального о пророческом даре врача из Салона, написали губернатору Прованса графу Клоду Савойскому письмо, в котором просили его уговорить Нострадамуса приехать в Париж. По приезде в столицу, автор пророчеств был принят очень милостиво и ему были оказаны большие почести. Ободренный этим приемом, Нострадамус опубликовал в 1558-ом году — восемь лет до своей смерти — новое издание своих пророческих четверостиший, прибавив к ним 300 новых стихов. Смерть короля Генриха Второго, наступившая год спустя после опубликования последнего издания, придала Нострадамуса новый ореол, а его книге — новую цену.
Накануне 1-ого июля 1559-ого года в день двойной свадьбы — дочери короля Елизаветы и его сестры Маргариты — Генрих II оповестил трубными звуками всех жителей Парижа, что в честь обеих невест произойдет рыцарский турнир в предместье Св. Антуана около Бастилии. Король на этом турнире весь день ломал копья. Ко времени заката солнца князь Савойский — жених, ставший в этот день мужем сестры короля — просил Генриха II прекратить поединки. Несмотря на эти советы, Генрих II пригласил графа Монгомери помериться с ним силами. Молодой граф, после неоднократных отказов, принял, наконец, вызов и, напав на короля, нанес ему такой сильный удар по голове, что копье сломалось и древко, попав в глазное отверстие шлема, выкололо правый глаз короля. Генрих II, жестоко страдая, умер на десятый день ранения. Народ увидел предсказания этого события в 35-ом четверостишии 1-ой центурии (центурия обозначает у Нострадамуса главу из 100 четверостиший) «Пророчеств» Нострадамуса, которое гласит:
Молодой лев победит старого
В странном поединке в ратном поле.
Он ему проколет глаз через золотую клетку:
Из одного станут два, затем умрет, мучительная смерть.
Епископ Труа, который во время поединка находился в Париже, свидетельствует в одном письме (Смотрите книгу, изданную менее чем через 100 лет после этого события; Et.Jaubert: Eclaircissement des vйritables quatrains de M.Nostradamus». Amsterdam, 1656. Bibl. Nat. de Paris Ye 7376.), что Генрих II и граф Монгомери были переодеты львами и что рана, вследствие разрыва некоторых вен имела последствием кровоизлияние в мозг, что объясняет слова Нострадамуса «из одного станут два, затем умрет, мучительная смерть».
Событие это произвело столь сильное впечатление что начали поговаривать о Нострадамусе как о маге и волшебнике. Чернь в своем возбуждении даже сожгла чучело Нострадамуса.
Анализируя сегодня это четверостишие, мы вынуждены сделать заключение, что Нострадамус знал больше, чем он сказал, ибо иначе ему было бы невозможно выразиться с такой прозрачной ясностью, чтобы чернь без труда могла узнать обстоятельства и героев печального пророчества. То обстоятельство, что Нострадамус не предупредил дружественно к нему относившегося Генриха II о грозящей ему опасности, заставляет нас предполагать, что пророк, вероятно, считал содержание своих пророчеств неотвратимо-роковыми. В течение 15-ти лет Нострадамусу приходилось страдать от подозрительного и грубого к нему отношения населения, пока, за два года до его смерти — в 1564 году — путешествовавший по Провансу король Карл IX не посетил город Салон, где уже с давних пор жил Нострадамус. Местная знать встретила короля у ворот города, но Карл IX в ответ на приветствия лаконически сказал: «Я прибыл в Прованс только для того, чтобы увидать Нострадамуса». Соответственно с этим народ сразу изменил свое мнение о пророке и люди, разговаривавшие с Нострадамусом, часто становились на колени. Его имя упоминалось во время публичных молитв, а когда Нострадамус входил в церковь, люди вставали и почтительно кланялись ему, следуя примеру уважения к Нострадамусу, преподанному народу королем Карлом IX. К этому же времени относятся стихи известного поэта Ронсара (род. 1524 — ум. 1584 г.), которого в те времена называли принцем французских поэтов, высоко ценившего Нострадамуса и в своей любви и уважении к нему называвшего его «Богом избранным пророком». В своем стихотворении он упрекает Францию за ее неуважение к Нострадамусу и старается показать какой высокий дар она в нем презирает:
Tu te moques ainsi des prophиtes que Dieu
Choisit en tes enfants et les fait au milieu
De ton sein apparaоtre, afin de te prйdire
Ton malheur а venir; mais tu n'en fais que rire;
On sait que le grand Dieu l'immense йternitй
Ait de Nostradamus l'enthusiasme excitй,
On sait que le dйmon, bon ou mauvais l'agite
On sait que de nature, il aОt l'вme subite
Et outre les mortels s'йlance jusqu 'au cieux
Et de lа nous redit des faits prodigieux.
Нострадамус был ростом немного меньше среднего и обладал крепким телосложением. До последнего года жизни щеки его сохранили румянец. Он имел большой и открытый лоб, прямой и ровный нос серые глаза, мягкий взгляд, в гневе загоравшийся пламенем. Со строгого лица его не сходила улыбка так что вместе с серьезностью в нем проявлялось много человеколюбия. Несмотря на старость, Нострадамус до последнего дня жизни был полон энергии, много смеялся, едко шутил, любил и хвалил свободную искренность выражений. Он обладал хорошими органами чувств, легко воспринимавшими все, что он хотел; имел тонкое суждение и удивительную память. По характеру Нострадамус был молчаливым, много думающим и мало говорящим, но когда того требовало время и место, умевший прекрасно говорить. В своих движениях быстрый и живой, он был наблюдателен и терпелив в работе, но склонен к гневу. Спал он не больше 4-5-ти часов, охотно упражнялся в посте, милостыни, молитвах и терпении. Он вел жизнь, достойную христианина, и был милосерден к больным, не имевшим возможность отблагодарить его за врачебную помощь. Выходя из дому, он почти всегда одевал докторский берет и плащ. Нострадамус был противником реформации и призывал католиков крепко сомкнуться против лютеран.
Свой пророческий дар Нострадамус мог проявить при разных обстоятельствах жизни, как об этом свидетельствуют рассказы современников (Et. Jaubert : Eclaircissement des vйritables quatraines de Nostradamus. Amsterdam 1656. Bibl. Nat. de Paris Ye 7376).
Приехав однажды в Бар-ле-Дюк, Нострадамус остановился у неких де Флоренваль в их замке Фэн, куда он был приглашен, как врач, к бабушке названного господина. Проходя однажды в обществе Нострадамуса по скотному двору своего замка, господин де Флоренваль, много слышавший о пророческом даре своего спутника, спросил его забавы ради, что станет с двумя поросятами, черным и белым, попавшимися им по дороге. Нострадамус немедля ответил: «Мы съедим черного, а волк съест белого». Флоренваль, желая уличить во лжи Нострадамуса, тайно приказал повару зарезать белого поросенка и подать его к ужину. Повар исполнил приказание и, зарезав поросенка, воткнул его на вертел, чтобы зажарить лишь только придет время ужина. В то время, как повар должен был выйти из кухни, туда вбежал прирученный волчонок и полакомился приготовленным к ужину белым поросенком. Возвратившийся на кухню повар испугался последствий своего недосмотра и зарезал черного поросенка, которого и подал к ужину. Флоренваль, не зная о происшедшей подмене, ехидно торжествуя, сказал за столом, обращаясь к Нострадамусу:
— Итак, мосье, мы в этот момент едим белого поросенка, а волк и не нюхал его.
— Я не верю этому, — заявил Нострадамус, — на столе находится черный поросенок.
Призванный для объяснения, повар должен был признаться, к удивлению и смеху всех присутствовавших, в происшедшей замене белого поросенка черным.В тех же самых местах Фэн (Faim) он многих предупреждал, что в горах прилегающих к замку, спрятан клад: «Его не откроют — говорил он — если будут искать нарочно, но клад найдется, когда землю взроют по другому поводу».
Умер Нострадамус 2-ого июля 1566-ого года, в возрасте 63-х лет. О последних днях его жизни рассказывает нам друг Нострадамуса доктор прав де Шавиньи Бонуа (Commentaires du Sr De Chavigny Beaunois sur les centuries et pronosticotion du leii M. Michel Nostradamus. Paris 15Й6-Bibl. Nat. de Paris Ye 7375.), бывший в 1548-ом году мэром города Баун (Beaune). «То, что время его перехода в другой мир ему было известно, даже день и час, об этом я могу свидетельствовать с полной уверенностью. Я очень хорошо помню, что в конце июня рокового для него года, он собственными руками написал на эфемеридах (календарь) Жанна Стадиуса следующие латинские слова: hic prope mors est т. e. здесь приближается смерть. А в тот день, когда он сменил эту жизнь на другую, я находился около него в течение многих часов и, когда я поздно с ним распрощался до следующего утра, он мне сказал: «Вы меня не увидите в живых при восходе солнца»... Над его могилой мы поместили следующую эпитафию, высеченную по латыни:
«Здесь покоятся кости Михаила Нострадамуса, почти божественное перо которого, по общему мнению, было признано достойным сообщать и начертать людям о влиянии звезд на будущие события, которые должны произойти на всем земном шаре. Он умер в Салоне в Провансе, в год благодати 1566, 2-ого июля, имея 63 года, 10 месяцев и 17 дней от роду. О, потомок, не трогай этот прах и не завидуй покою здесь лежащего».
* * *
Следуя примеру Карла IX, Людовик XIII в 1622-ом году, Людовик XIV в 1660-ом году посетили могилу Нострадамуса, этим самым как бы официально возведя его в ранг национального французского пророка. Посещение Людовиком XIV. в 1660-ом году могилы Нострадамуса имело место 11 лет после английской революции и казни английского короля, происшедшей 8-ого февраля 1649-ого года, что как нельзя яснее было предсказано в 49-ом (не намек ли это?) четверостишии 9-ой центурии «Пророчеств», т. е. за 90 лет до этого события. В этом четверостишии имеется следующая строка:
Лондонский Сенат казнит своего короля.
После всего сказанного вполне понятно, что с каждым десятилетием слава Нострадамуса все больше росла. Говорят, что Ньютон пытался найти ключ, существование которого предполагают, к датам его предсказаний, ибо Нострадамус доказал несколькими примерами, что он в 1555-ом году умел точно называть года событий, происшедших 200-250 лет спустя. Интерес англичан к предсказаниям Нострадамуса был настолько велик, что в 1672-ом году вышел английский перевод книги «Пророчеств». После смерти Паскаля, среди его бумаг нашли экземпляр книги Нострадамуса. В библиотеке наполеоновского законодательного учреждения — Трибуната — находились два великолепных экземпляра «Пророчеств», один из них — с гравированным портретом улыбающегося Нострадамуса. Вероятно, и Наполеон заглядывал в эту книгу, в которой находятся предсказания об его удивительной судьбе.
Когда я держал в руках маленькую книжку друга Нострадамуса Шавиньи Бонуа, изданную 30 лет после смерти пророка, я был уверен, что найду в ней откровенности, на которые имел право только близкий друг Нострадамуса. Мои ожидания оправдались, как только я взглянул на заглавную страницу: на ней находилась гравюра, изображающая руку, держащую над бушующим морем корону, подвешенную на тонкую нить. Наверху этого рисунка находилась латинская буква «В».
Эта гравюра является иллюстрацией к удивительнейшему, из когда-либо дошедших до нас сквозь тысячелетия истории, пророчеству, заключающемуся в 44-ом четверостишии 7-ой центурии. Оно гласит:
Тогда, когда один из «Bour» будет очень «bon» (добр)
И который будет носителем знаков закона
И от рождения носителем длинного имени,
Вследствие несправедливого бегства будет казнен.
Это четверостишие по цензурным соображениям не вошло во все издания «Пророчеств» Нострадамуса. Оно цитируется нами по заграничному изданию 1650-го года, напечатанному в Голландии в городе Лейдене в типографии Леффена и хранящемуся в Парижской Национальной Библиотеке под литерами YE 7371. В отделе рукописей при Парижской Национальной Библиотеке хранится каталог, составленный библиотекарем Людовика XIV, неким Дюпи, к которому приложен протокол перехода этого каталога, после смерти его составителя, в руки нового библиотекаря. Этот протокол отмечен датой 1657-го года. В этот каталог внесено издание «Пророчеств» от 1650-го года, напечатанное в Лейдене, из которого я и выписал цитируемое четверостишие. Cм.: Catalogus Bibliotecae fonds latin: 10373, tom deuxieme. Departement des manuscripts. В других изданиях «Пророчеств» Нострадамус напечатал следующий вариант этого четверостишия:
Вследствие великого спора будет дрожать земля,
Разорвав согласие, подняв голову к небу,
Окровавленный рот будет плавать и крови,
На земле голова, помазанная молоком и медом.
Очевидно Нострадамус объяснил своему другу содержание этого стихотворения, ибо бушующее море. над которым на тонкой нити висит корона с буквой «В» после 1789-ого года получила свое историческое объяснение и пророческое оправдание. Доказательством тому, что эта гравюра является объяснением к упомянутому пророчеству, доверенным Нострадамусом своему другу, служат комментарии к этому четверостишию, напечатанные в книге, изданной ровно сто лет до казни короля бывшим губернатором пажей Людовика XIV — неким Гюно (La concordance des Propheties de Nostradanuis avec l'histoire. Par Guynaud, cy devant gouverneur de Pages de la Chambre du Roy. Paris 1693. На книге имеется старый королевский штемпель: «Bibliotheque Royale». 8» L a 21 30 (Bibl. Nat de Paris)).
Остроумный, но наивный комментатор не мог предполагать сто лет до казни Людовика XVI-го. что то будет коронованная голова, которая скатится в бушующее море революции. Автор же гравюры. отпечатанной на книге Шавиньи, не мог яснее выразить свою мысль по вполне понятным обстоятельствам времени и места опубликования своего рисунка.
«Смысл этого пророчества — говорит Гюно на пожелтевших страницах многовековой книги — очень легко понять. Словом «Bour» Нострадамус ни в коем случае не хотел сказать «Bourg» (т. е. город). Причиной нашей уверенности является то, что это... слово относится к третьей строфе:
и от рождения будет носить длинное имя,
что нас предупреждает, что он будет лицом, происходящим от некоего знаменитого рода и что его близкие родственники будут носителями знатного в королевстве имени, ибо в противном случае, я полагаю, что Нострадамус ничего не говорил бы нам о нем... Он будет носить имя необыкновенно знатного рода, для начертания имени и титулов которого приходится употреблять пол листа бумаги, что заставляет меня предполагать, что он будет близким родственником выдающегося по своим предкам рода, обладающего еще в это время огромным могуществом и титулами военного или духовного лица. Судьба... такого человека покажется в свое время столь удивительной, что не следует удивляться, если Нострадамус нам ее предсказал».
Так судили об этом четверостишии сто лет до рокового 21-го января 1793-го года. (В 1555-ом году, когда Нострадамус издал свою книгу, во Франции царствовали короли из семьи Валуа. Бурбоны начали царствовать во Франции 23 года после смерти Нострадамуса, со вступлением на престол Генриха IV в 1589-ом году).
Накануне этого дня к скромному священнику Эджворту, умершему в эмиграции и похороненному 25-ого мая 1807 года, на католическом кладбище в Митаве — в пределах современной Латвии — явился неизвестный человек и передал ему от имени временного исполнительного комитета письмо, составленное в следующих выражениях:
«Исполнительный комитет, имея сообщить гражданину Эджворту де Фримонту о деле высочайшей важности, приглашает его явиться без малейшего промедления на место заседаний комитета». Неизвестный добавил, что он имеет приказ проводить священника в карете, ожидавшей их на улице.
Приехав в бывший королевский дворец Тюильри, где теперь заседал исполнительный комитет — так в те времена назывался кабинет министров — священник нашел их всех в сборе. Лица заседавших министров выражали уныние. При появлении Эджворта министры поднялись и поспешно окружили его. Министр юстиции Гара, профессор истории, при Наполеоне — граф Империи, взяв слово, спросил:
— Являетесь ли вы гражданином Эджвортом де Фримонтом?
— Да, — ответил священник,
— Луи Капет, — продолжал министр, — выразил нам желание иметь вас около себя в последние часы своей жизни. Мы вас пригласили сюда, чтобы узнать согласны ли вы оказать ему услугу, которую он ожидает от вас?
Эджворт ответил:
— Так как король выразил это свое желание, назвав меня по фамилии, моим долгом является сопровождать его в последние минуты его жизни.
— В таком случае, — прибавил министр, — вы поедете со мною в тюрьму Тампль, куда я немедленно отправляюсь.
Время было дорого, ибо по декрету Национального Конвента приговор должен был быть приведен в исполнение в 24 часа.
Министр юстиции Гара тотчас же взял папку с бумагами, лежавшими на столе, вполголоса посоветовавшись о чем то с остальными министрами и, внезапно направившись к выходу, приказал священнику следовать за ним. Министерская карста, окруженная почетными всадниками, ожидала их у ворот дворца. Министр сел рядом со священником, одетым, как и все католические священники той революционной эпохи, в гражданское платье. Поездка от Тюильри до Тампля совершалась в мрачнейшем молчании.
Министр дважды пытался заговорить.
— Великий Боже! — воскликнул он, поднимая стекла экипажа — какое ужасное поручение возложено на меня! Какой человек! — прибавил он, говоря о короле — какое смирение, какое мужество! Нет, одна природа не в состоянии дать такую силу. Есть в этом нечто сверхчеловеческое!
Рядом сидевший священник продолжал пребывать в задумчивости. Министр понял по своему все то, что он хотел выразить, и во время всего пути больше не открывал рта. Наконец, они подъехали к тюрьме Тампль. Было 6 часов вечера. Ворота немедленно отворились, но когда карета подкатила к вторым дверям, ведущим в сад, непосредственно окружавший башни тюрьмы, экипаж был остановлен. Это было общим правилом, которому подчинялся даже министр юстиции: чтобы проникнуть дальше необходимо было подвергнуть свои бумаги контролю комиссаров Тампля.
Молча ожидали приехавшие около четверти часа возвращения комиссаров. Наконец, те явились. Как старые знакомые они поздоровались с министром. В нескольких словах последний объяснил им какова миссия священника, сопровождавшего его.
Низкие железные ворота тюрьмы, с большим количеством замков и затворов, с шумом и скрипом отворились. Пройдя через комнату, занятую многочисленной сменой часовых, охранявших короля, министр и священник проникли в более просторную залу, где собрались комиссары Парижа, ответственные за охрану Людовика XVI. Числом около двенадцати, одетые в якобинские костюмы, комиссары не выражали того уныния, которое было написано на лицах министров: только один или два человека имели несколько смущенный вид.
Министр собрал их в одном из углов зала и прочел тихим голосом бумагу, привезенную из Тюильри. Кончив чтение, министр резко обернулся к Эджворту, приказав ему следовать за ним, но совет взволнованно воспротивился этому. Они снова совещались несколько секунд, разговаривая друг с другом шепотом и в результате часть их проводила министра, направлявшегося к королю, в то время, как остальные остались со священником. Когда двери закрылись за первой группой, старейший из комиссаров приблизился к священнику с решительным, но смущенным видом. Начался строгий обыск.
Табакерка Эджворта была раскрыта, а табак высыпан. Маленький свинцовый карандашик, найденный в карманах священника, был тщательно осмотрен из страха, не скрывает ли он какое либо острое оружие. Повторив извинения, с которых обыск начался, Эджворта попросили присесть, но в этот момент появились два комиссара, поднявшиеся вместе с министром к королю, и священнику было объявлено, что ему разрешено свидание с монархом-смертником.
Эджворта повели наверх по винтовой лестнице, настолько узкой и крутой, что два человека с трудом могли разминуться на ней. Эта лестница была разделена через определенные промежутки барьерами, около каждого из которых стоял часовой — санкюлот, почти всегда пьяный. Их крики, повторенные эхом многочисленных сводов башни, были громки и жутки. Приблизившись к апартаментам короля, все двери которых были открыты, Эджворт заметил Людовика посреди группы из восьми человек: то был министр юстиции, окруженный членами городского самоуправления, только что прочитавшие королю роковой приговор: безапелляционно назначавший на завтра день его казни.
Король казался среди них уверенным, спокойным, чуть ли не грациозным, и никто из окружавших его не имел столь уверенного вида.
Лишь только Людовик увидел вошедшего священника, он сделал остальным рукою знак уйти. Они безмолвно повиновались.
Людовик сам закрыл за ним дверь, и Эджворт остался наедине с королем.
До сих пор священник довольно хорошо владел собою, но при виде монарха, раньше столь могущественного, Эджворт не мог больше владеть собою и против своей собственной воли упал со слезами к ногам короля. Вначале Людовик отвечал на слезы священника собственными слезами, но вскоре король овладел собою.
— Простите меня, мосье, простите этот миг слабости — сказал он, — если, однако, это можно назвать слабостью. Уже долгое время я живу среди врагов и привычка как бы сроднила меня с ними, но вид верного подданного говорит моему сердцу совсем другое: это — вид, от которого отвыкли мои глаза, и он меня растрогал.
Король ласково поднял священника и попросил его последовать за ним в кабинет. Этот кабинет не был обит обоями и не имел никаких украшений; плохая фаянсовая печь служила ему камином и вся мебель его состояла из стола и трех кожаных кресел. Посадив Эджворта напротив себя, король сказал:
— Теперь мне остается одно единственное великое дело, которое меня занимает целиком. Увы, единственное важное дело, которое мне осталось. Ибо, что значат все остальные дела по сравнению с этим.
Эджворт рассказывает, что случайно разговор перешел на герцога Орлеанского и король оказался очень хорошо информированным о роли, которую герцог играл в вынесении ему смертного приговора. Он об этом говорил без горечи, больше с жалостью, чем с гневом.
— Что я сделал моему кузену — сказал он — что тот меня так преследует. Он больше достоин жалости, чем я. Мое положение, без сомнения, печально, но если оно было бы еще хуже, я, безусловно, не хотел бы быть на его месте. На этом разговор между священником и смертником был прерван комиссарами, сообщившими королю, что семья его сошла из верхних камер тюрьмы вниз. При этом известии король весь оказался во власти волнения и выбежал из комнаты. Эджворт, оставшийся в кабинете, свободно мог слышать голоса и он невольно стал свидетелем сцены, где смертник говорит свое последнее прости близким, остающимся жить.
В течение четверти часа продолжались душераздирающие крики, которые, наверное, были слышны за стенами башни. Король, королева, маленький принц, сестра короля и его дочь — все жалобно плакали одновременно и их голоса смешались. Наконец, слезы прекратились, ибо не осталось больше сил их лить. Тихо и довольно спокойно началась беседа, продолжавшаяся около часа. Король после этого немедленно возвратился к священнику в состоянии глубокого волнения. Эджворт остался наедине с королем до глубокой ночи, но, заметив усталость своего собеседника, предложил ему немного отдохнуть.
По приказанию Людовика священник прошел в маленькую клетушку, где обыкновенно спал королевский слуга Клери, отделенную перегородкой от комнаты короля. Оставшись один со своими мрачными мыслями, Эджворт слыхал, как король спокойным голосом отдавал приказания к завтрашнему дню слуге Клери, оставшемуся сидеть, молясь всю ночь, у постели короля.
В 5 часов утра Людовик проснулся. Немного времени спустя король послал за священником, с которым он провел в беседе около часа в том же кабинете, где они встретились накануне. По выходе из кабинета, Эджворт увидел посередине комнаты, сделанный из комода алтарь. Король выслушал обедню, преклонив колена на голом полу, без подушки, и принял причастие. Священник затем оставил его одного.
Вскоре король снова послал за священником, который при входе в комнату нашел Людовика сидящим у печки, около которой он с трудом мог согреться.
Занималась утренняя заря.
Уже во всех кварталах Парижа звучал бой барабанов. Эти необычные звуки очень ясно были различимы сквозь стены башни, и Эджворт признается в своих записках, часть которых он, вероятно, писал в Митаве, что эти звуки внушили ему ужас.
Вскоре кавалерийские части вошли во двор Тампля и сквозь стены тюрьмы можно было ясно различить голоса офицеров и лошадиный топот. Король прислушался и сказал хладнокровно: Они как — будто приближаются.
С 7-ми до 8-ми часов утра под разными предлогами стучали в двери.
Возвратившись в комнату после одного из таких стуков, Людовик сказал, улыбаясь:
— Эти господа видят всюду кинжалы и яд. Они боятся, чтобы я не покончил с собой. Увы, они плохо меня знают. Покончить с собой было бы слабостью. Нет, если нужно, я сумею умереть! Наконец, в двери постучали в последний раз. Властно король сказал:
— Подождите меня, через несколько минут я буду в вашем распоряжении.
Сказав это, он закрыл двери и бросился на колени перед священником.
— Все кончено. Дайте мне ваше последнее благословение и просите Бога, чтобы Он меня поддержал до конца.
Среди жуткой тишины карета подъехала к тогда еще не мощенной площади Людовика XV-го, в скором времени переименованной в площадь Революции. Вокруг эшафота было оставлено много свободного места, окруженного пушками с дулами, направленными в толпу. Всюду вокруг была видна вооруженная толпа.
Лишь только король почувствовал, что экипаж больше не двигается, он обернулся к священнику и прошептал:
— Если я не ошибаюсь, мы приехали.
Один из палачей поспешил открыть дверцы экипажа, а жандармы хотели уже слезать, как король, опираясь рукою о колено Эджворта, властно остановил их, сказав:
— Я вам рекомендую этого господина. Заботьтесь, чтобы после моей смерти его не подвергли оскорблениям. Я вас обязываю заботиться об этом.
Лишь только король вылез из кареты, его окружили три палача, которые хотели снять с него одежду, но король, гордо оттолкнув их, разделся сам.
Палачи, которых самообладание короля привело на миг в некоторое смущение, вскоре снова набрались храбрости.
Они окружили Людовика и хотели взять его за руки.
— Чего вы хотите? — спросил король, с живостью отдергивая свой руки.
— Связать вас, — ответил один из палачей.
— Меня связать! — гневно ответил король, — я никогда не соглашусь на это! Делайте, что вам приказано, но вы меня не свяжете. Откажитесь от этого намерения!
Палачи настаивали, повысив голоса. Казалось, что они хотят применить силу.
Обернувшись к священнику, король молящим взглядом испрашивал у него совета. Эджворт ничего не отвечал ему, но так как король продолжал вопросительно смотреть на него, священник проговорил со слезами в голосе:
— В этом новом оскорблении я вижу только сходство вашего величества с Христом.
При этих словах Людовик поднял к небу глаза, полные страдания.
Обращаясь к палачам, он сказал:
— Делайте, что хотите. Я выпью чашу до дна.
Ступени, ведшие к эшафоту, были необычайно крутыми. Король вынужден был опереться о руки священника. Каково было удивление Эджворта, когда, дойдя до последней ступени, он почувствовал, что король покинул его плечо, твердым шагом прошел всю ширину эшафота и, одним своим взглядом заставив замолчать роту барабанщиков, стоявших против него, громким голосом, который должен был быть слышен по всей притихшей площади, сказал:
— Я умираю невинным в преступлениях, в которых меня обвиняют. Я прощаю виновникам моей смерти и прошу Бога, чтобы кровь, которую вы сейчас прольете, не упала бы никогда на Францию.
Лишь только Эджворт услыхал роковой удар падающего ножа, он сейчас же упал на колени. Он оставался в этом положении до тех пор, пока самый молодой из палачей — почти мальчик — схватил отрезанную голову и, обходя эшафот, чтобы показать ее толпе, капнул кровью из мертвой головы короля на шею коленопреклоненному священнику.
Было десять минут 10-го утра 21-го января 1793 года.
Более чем двухсотлетнее пророчество осуществилось.
Тонкая нить, на которой последнее время держалась корона Бурбонов, была подрезана ножом гильотины, и коронованная голова скатилась с эшафота, поглощенная бушующими волнами океана революции.
Среди многотысячной вооруженной толпы, наполнившей площадь, вероятно, не было ни одного человека, который знал, что в эту минуту сквозь дали веков своим пророческим взором на них глядит Нострадамус.
Текст в редакции А.Пензенского
Источник: сайт «Нострадамиана»
Оглавление
»